Петрарка "Сонеты на жизнь мадонны Лауры"

I
В собранье песен, верных юной страсти,
Щемящий отзвук вздохов не уга
С тех пор, как я ошибся в первый раз,
Не ведая своей грядущей части.

У тщетных грез и тщетных мук во власти,
Мой голос прерывается подчас,
За что прошу не о прощенье вас,
Влюбленные, а только об участье.

Ведь то, что надо мной смеялся всяк,
Не значило, что судьи слишком строги:
Я вижу нынче сам, что был смешон.

И за былую жажду тщетных благ
Казню теперь себя, поняв в итоге,
Что радости мирские - краткий сон.

II
Я поступал ему наперекор,
И все до неких пор сходило гладко,
Но вновь Амур прицелился украдкой,
Чтоб отомстить сполна за свой позор.

Я снова чаял дать ему отпор,
Вложив в борьбу все силы без остатка,
Но стрелы разговаривают кратко,
Т ем более, что он стрелял в упор.

Я даже не успел загородиться,
В мгновенье ока взятый на прицел,
Когда ничто грозы не предвещало,

Иль на вершине разума укрыться
От злой беды, о чем потом жалел,
Но в сожаленьях поздних проку мало.

III
Был день, в который по Творце вселенной
Скорбя, померкло Солнце... Луч огня
Из ваших глаз врасплох настиг меня:
О госпожа, я стал их узник пленный!

Гадал ли я, чтоб в оный день священный
Была потребна крепкая броня
От нежных стрел? что скорбь страстного дня
С тех пор пребудет неизменной?

Был рад стрелок! Открыл чрез ясный взгляд
Я к сердцу дверь - беспечен, безоружен...
Ах! ныне слезы лью из этих врат.

Но честь ли Богу - влить мне в жилы яд,
Когда, казалось, панцирь был не нужен? -
Вам - под фатой таить железо лат?

IV
Кто мирозданье создал, показав,
Что замысел Творца не знал изъяна,
Кто воплотил в планетах мудрость плана,
Добро одних над злом других подняв;

Кто верный смысл ветхозаветных глав
Извлек из долголетнего тумана
И рыбаков Петра и Иоанна
На небе поместил, к себе призвав, -

Рождением не Рим, но Иудею
Почтил, затем что с самого начала
Смирение ставил во главу угла,

И ныне городку, каких немало,
Дал солнце - ту, сто красотой своею
Родному краю славу принесла.

V
Когда, возжаждав отличиться много,
Я ваше имя робко назову -
Хвала божественная наяву
Возносится от первого же слога.

Но некий голос умеряет строго
Мою решимость, как по волшебству:
Вассалом стать земному божеству -
Не для тебя подобная дорога.

Так будь прославлен, несравненный лик,
Услышь, к тебе с хвалою восхищенной,
Как все кругом, стремлюсь я каждый миг,

Ведь Аполлон не менее велик,
Когда его листве вечнозеленой
Хвалу доставит дерзостный язык.

VI
Настолько безрассуден мой порыв,
Порыв безумца, следовать упорно
За той, что впереди летит проворно,
В любовный плен, как я, не угодив, -

Что чем настойчивее мой призыв:
"Оставь ее!" - тем более тлетворна
Слепая страсть, поводьям не покорна,
Тем более желаний конь строптив.

И, вырвав у меня ремянный повод,
Он мчит меня, лишив последней воли,
Туда, где лавр над пропастью царит,

Отведать мне предоставляя повод
Незрелый плод, что прибавляет боли
Скорей, чем раны жгучие целит.

VII
Обжорство, леность мысли, праздный пух
Погубят в людях доброе начало:
На свете добродетелей не стало,
И голосу природы смертный глух.

На небе свет благих светил потух -
И жизнь былую форму потеряла,
И среди нас на удивленье мало
Таких, в ком песен не скудеет дух.

"Мечтать о лавре? Мирту поклоняться?
От Философии протянешь ноги!" -
Стяжателей не умолкает хор.

С тобой, мой друг, не многим по дороге:
Тем паче должен ты стези держаться
Достойной, как держался до сих пор.

VIII
Среди холмов зеленых, где сначала
Облечена была земною тканью
Красавица, чтоб к новому страданью
Она того, кто шлет нас, пробуждала,

Свобода наша прежняя блуждала,
Как будто можно вольному созданью
Везде бывать по своему желанью
И нет силков, нет гибельного жала:

Однако в нашей нынешней неволе,
Когда невзгоды наши столь суровы,
Что гибель неизбежна в нашей доле,

Утешиться мы, бедные, готовы:
Тот, кто поймал доверчивых дотоле,
Влачит наитягчайшие оковы.

IX
Когда часы делящая планета
Вновь обретает общество Тельца,
Природа видом радует сердца,
Сияньем огненных рогов согрета.

И холм и дол - цветами все одето,
Звенят листвою свежей деревца,
Но и в земле, где ночи нет конца,
Такое зреет лакомство, как это.

В тепле творящем польза для плода.
Так, если солнца моего земного
Глаза-лучи ко мне обращены,

Что ни порыв любовный, что ни слово -
То ими рождено, но никогда
При этом я не чувствую весны.

X
Колонна благородная, залог
Мечтаний наших, столп латинской чести,
Кого Юпитер силой грозной мести
С достойного пути столкнуть не смог,

Дворцов не знает этот уголок,
И нет театра в этом тихом месте,
Где радостно спускаться с Музой вместе
И подниматься на крутой отрог.

Все здесь над миром возвышает разум,
И соловей, что чуткий слух пленяет,
Встречая пеньем жалобным рассвет,

Любовной думой сердце наполняет;
Но здешние красоты меркнут разом,
Как вспомню, что тебя меж нами нет.

XII
Коль жизнь моя настолько терпелива
Пребудет под напором тяжких бед,
Что я увижу вас на склоне лет:
Померкли очи, ясные на диво,

И золотого нет в кудрях отлива,
И нет венков, и ярких платьев нет,
И лик игрою красок не согрет,
Что вынуждал меня роптать пугливо, -

Тогда, быть может, страх былой гоня,
Я расскажу вам, как, лишен свободы,
Я изнывал все больше день от дня,

И если к чувствам беспощадны годы,
Хотя бы вздохи поздние меня
Пускай вознаградят за все невзгоды.

XIII
Когда в ее обличии проходит
Сама Любовь меж сверстниц молодых,
Растет мой жар,- чем ярче жен других
Она красой победной превосходит.

Мечта, тот миг благословляя, бродит
Близ мест, где цвел эдем очей моих.
Душе скажу: "Блаженство встреч таких
Достойною ль, душа, тебя находит?

Влюбленных дум полет предначертан
К Верховному, ея внушеньем, Благу.
Чувств низменных - тебе ль ласкать обман?

Она идти к пределу горних стран
Прямой стезей дала тебе отвагу:
Надейся ж, верь и пей живую влагу".

XV
Я шаг шагну - и оглянусь назад.
И ветерок из милого предела
Напутственный ловлю... И ношу тела
Влачу, усталый, дале - рад не рад.

Но вспомню вдруг, каких лишен отрад,
Как долог путь, как смертного удела
Размерен срок, - и вновь бреду несмело,
И вот - стою в слезах, потупя взгляд.

Порой сомненье мучит: эти члены
Как могут жить, с душой разлучены?
Она ж - все там! Ей дом - все те же стены!

Амур в ответ: "Коль души влюблены,
Им нет пространств; земные перемены
Что значат им? Они, как ветр, вольны".

XVI
Пустился в путь седой как лунь старик
Из отчих мест, где годы пролетели;
Родные удержать его хотели,
Но он не знал сомнений в этот миг.

К таким дорогам дальним не привык,
С трудом влачится он к заветной цели,
Превозмогая немощь в древнем теле:
Устать устал, но духом не поник.

И вот он созерцает образ в Риме
Того, пред кем предстать на небесах
Мечтает, обретя успокоенье.

Так я, не сравнивая вас с другими,
Насколько это можно - в их чертах
Найти стараюсь ваше отраженье.

XVIII
Вздыхаю, словно шелестит листвой
Печальный ветер, слезы льются градом,
Когда смотрю на вас печальным взглядом,
Из-за которой в мире я чужой.

Улыбки вашей видя свет благой,
Я не тоскую по иным усладам,
И жизнь уже не кажется мне адом,
Когда любуюсь вашей красотой.

Но стынет кровь, как только вы уйдете,
Когда, покинут вашими лучами,
Улыбки роковой не вижу я.

И, грудь открыв любовными ключами,
Душа освобождается от плоти,
Чтоб следовать за вами, жизнь моя.

XVIII
Я в мыслях там, откуда свет исходит,
Земного солнца несказанный свет,
Затмившего от взора белый свет,-
И сердце в муках пламенных исходит.

Отсюда и уверенность исходит,
Что близок час, когда покину свет.
Бреду сродни утратившему свет,
Кто из дому невесть зачем исходит.

Но, смерти на челе неся печать,
Любовную храню от смерти жажду,
И, чтоб людей сочувственному плачу

Не обрекать, безмолвия печать
Уста мои сомкнула: я не жажду,
Чтобы другие знали, как я плачу.

XIX
Есть существа, которые глядят
На солнце прямо, глаз не закрывая;
Другие, только к ночи оживая,
От света дня оберегают взгляд.

И есть еще такие, что летят
В огонь, от блеска обезумевая:
Несчастных страсть погубит роковая;
Себя недаром ставлю с ними в ряд.

Красою этой дамы ослепленный,
Я в тень не прячусь, лишь ее замечу,
Не жажду, чтоб скорее ночь пришла.

Слезится взор, однако ей навстречу
Я устремляюсь, как завороженный,
Чтобы в лучах ее сгореть дотла.

XX
О вашей красоте в стихах молчу
И, чувствуя глубокое смущенье,
Хочу исправить это упущенье
И к первой встрече памятью лечу.

Но вижу - бремя мне не по плечу,
Тут не поможет все мое уменье,
И знает, что бессильно, вдохновенье,
И я его напрасно горячу.

Не раз преисполнялся я отваги,
Но звуки из груди не вырывались.
Кто я такой, чтоб взмыть в такую высь?

Не раз перо я подносил к бумаге,
Но и рука, и разум мой сдавались
На первом слове. И опять сдались.

XXI
Не раз, моя врагиня дорогая,
Я в знак того, что боя не приму,
Вам сердце предлагал, но вы к нему
Не снизошли, гордыне потакая.

О нем мечтает, может быть, другая,
Однако тщетно, не бывать тому:
Я не хозяин сердцу своему,
Отринутое вами отвергая.

Когда оно, отторгнутое мной,
Чужое вам, не может быть одно,
Равно как предпочесть другие двери,

Утратит путь естественный оно,
Мне кажется, и этому виной
Мы будем оба - правда, в разной мере.

XXIV
Когда бы мне листвою горделивой,
Которая для молний под запретом,
Днесь был венец дарован, как поэтам,
Увенчанным хвалою справедливой,

Богинь почтил бы верностью счастливой
Я сам, хоть грешный век враждебен в этом
Но мой недуг перечит всем заветам,
Запечатленным первою оливой;

Не столь горюч песок в пустыне знойной,
Небесными расплавленный лучами,
Как я в моей печали недостойной:

Утрат моих не скрою перед вами:
Ищите влаги более спокойной,
Чем слезный ток, отравленный очами.

XXV
Амур скорбел - и ничего другого
Не оставалось мне, как плакать с ним,
Когда, найдя, что он невыносим,
Вы отвернулись от него сурово.

Но вот я вижу вашу душу снова
На истинном пути, так воздадим
Хвалу Тому, кто внял мольбам моим,
Кто слышит наше праведное слово.

И если, как нарочно, там и тут
Вершины или пропасти опять
Топтаться вынуждают вас на месте,

То лишь затем, чтоб вы могли понять,
Не отступая, сколь тернист и крут
Подъем, ведущий смертных к высшей чести.

XXVI
Я счастлив больше, чем гребцы челна
Разбитого: их шторм загнал на реи -
И вдруг земля, все ближе, все яснее,
И под ногами наконец она;

И узник, если вдруг заменена
Свободой петля скользкая на шее,
Не больше рад: что быть могло глупее,
Чем с повелителем моим война!

И вы, певцы красавиц несравненных,
Гордитесь тем, кто вновь стихом своим
Любовь почтил,- ведь в царствии блаженных

Один раскаявшийся больше чтим,
Чем девяносто девять совершенных,
Быть может здесь пренебрегавших им.

XXVII
Благой король, на чьем челе корона
Наследная, готов громить врага
И обломать поганые рога
Безжалостным сатрапам Вавилона.

И с нетерпеньем ждет родное лоно,
Что Божий самый ревностный слуга
На тибрские вернется берега,
Не претерпевши на пути урона.

Не бойся, что тебе готовят ков:
Твой нежный агнец истребит волков -
Пусть каждый хищник станет осторожен!

Так воплоти мечту сегодня в явь
И Рим в его надеждах не оставь:
Христу во славу меч достань из ножен!

XXXI
Высокая душа, что свой уход
До времени в иную жизнь свершает,
Получит сан, какой ей подобает,
И в лучшей части неба мир найдет;

Мне Марсом и Венерой ли взойдет
Она звездою,- солнце утеряет
Свой блеск, узрев, как жадно обступает
Ее блаженных духов хоровод;

Четвертую ли сферу над главою
Она увидит,- в троице планет
Не будет ей подобных красотою;

На пятом небе ей приюта нет,
Но, выше взмыв, она затмит собою
Юпитера и звезд недвижных свет.

XXII
Чем ближе мой последний, смертный час,
Несчастий человеческих граница,
Тем легче, тем быстрее время мчится,-
Зачем же луч надежды не погас!

Внушаю мыслям: - Времени у нас
Не хватит о любви наговориться:
Земная тяжесть в землю возвратится,
И мы покой узнаем в первый раз.

В небытие, как плоть, надежда канет,
И ненависть и страх, и смех и слезы
Одновременно свой окончат век,

И нам при этом очевидно станет,
Как часто вводят в заблужденье грезы,
Как может в призрак верить человек.

XXXIII
Уже заря румянила восток,
А свет звезды, что немила Юноне,
Еще сиял на бледном небосклоне
Над полюсом, прекрасен и далек;

Уже старушка вздула огонек
И села прясть, согрев над ним ладони,
И, помня о неписаном законе,
Любовники прощались - вышел срок,

Когда моя надежда, увядая,
Не прежнею пришла ко мне дорогой,
Размытой болью и закрытой сном,

И как бы молвила, едва живая:
"Не падай духом, не смотри с тревогой.
Твой взор еще увидит жизнь в моем".

XXXIV
Коль скоро, Аполлон, прекрасный пыл
Досель в тебе не знает оскуденья
И золотые кудри от забвенья
Поныне ты любовно сохранил,-

От стужи, от других враждебных сил,
Что твоего трепещут появленья,
Защитой будь священного растенья,
Где цепкий клей, как видишь, не застыл.

Любовной грезой вдохновясь, как в пору,
Когда ты жил среди простого люда,
Прогнав туман, яви погожий день,

И чудо нашему предстанет взору:
Она сидит на травке - наше чудо,
Сама сплетая над собою сень.

XXXV
Задумчивый, медлительный, шагаю
Пустынными полями одиноко;
В песок внимательно вперяя око,
След человека встретить избегаю.

Другой защиты от людей не знаю:
Их любопытство праздное жестоко,
Я ж, холоден к житейскому до срока,
Всем выдаю, как изнутри пылаю.

И ныне знают горы и долины,
Леса и воды, как сгорает странно
Вся жизнь моя, что недоступна взорам.

И пусть пути все дики, все пустынны,
Не скрыться мне: Амур здесь постоянно,
И нет исхода нашим разговорам.

XXXVI
Поверить бы, что смерть меня спасет
От злой любви, и не давать поруки,
Что на себя не наложу я руки
И не сложу любовных мыслей гнет!

Но знаю - это был бы переход
От слез к слезам, от муки к новой муке,
И, с жизнью приготовившись к разлуке,
Я - ни назад ни шагу, ни вперед.

Для роковой стрелы пора приспела,
И я ее за счастие почту,
Не сомневаясь в точности прицела.

О чем еще Любовь просить и ту,
Что для меня белил не пожалела?
И как пробить мольбами глухоту?

XXXVIII
Нет, Орсо, не рекам, бегущим с гор,
Не веткам, что густую сень соткали,
И не туманам, застелившим дали,
И не озерам, не холмам в укор

Я начинаю этот разговор,-
Они б моим глазам не помешали,
Не в них моя беда, но в покрывале,
Которое сокрыло милый взор.

И то, что долу, волею гордыни
Иль скромности, опущен вечно он,
Влечет меня к безвременной кончине.

И, наконец, на боль я обречен
Рукой лилейной, чуждой благостыни,-
Препоной взгляду меж других препон.

XXXIX
Меня страшит немилосердный взгляд,
Где, надо мною власть себе присвоив,
Живет Амур,- и, как шалун побоев,
Бегу очей, что смерть мою таят.

И нет вершин, и нет таких преград,
Какие воля не возьмет, усвоив,
Что незачем изображать героев,
Когда свести в могилу нас хотят.

Из страха вновь себя подвергнуть казни,
Я отложить пытался нашу встречу
И, несомненно, заслужил упрек.

Но в оправдание свое замечу,
Что если я не уступил боязни,
То это - верности моей залог.

XL
Когда Амур иль Смерть в средине слова
Начатой мною ткани не порвут,
Когда, освободясь от цепких пут,
Рассказы сочетать сумею снова,

Быть может, с речью времени былого
Речь наших дней сплетет искусный труд
И люди весть до Рима донесут -
Страшусь сказать! - о том, как это ново.

Но часто мне для моего труда
Недостает благословенных нитей,
Которые мне Ливий мог бы дать.

По-дружески мне руку протяните
(Вы не бывали жадны никогда),
Чтоб мог и я прекрасное создать.

XLI
Когда из рощи Дафна прочь уйдет -
Горнило вспыхнет в кузнице Вулкана:
За тяжкий труд кузнец берется рьяно
И стрелы для Юпитера кует.

Бушует снег, и намерзает лед,
Померк июль под натиском бурана,-
Спустился Феб за пелену тумана
И вдалеке свою подругу ждет.

Злокозненные звезды Ориона
В открытом море губят корабли.
Сатурн и Марс ярятся распаленно.

Трубит Эол во всех концах земли,
Нептун встревожен, мечется Юнона -
Когда Она скрывается вдали.

XLII
Но стоит улыбнуться ей, нежданно
Явив пред нами тысячи красот,-
В глубинах Монджибелло труд замрет
Хромого Сицилийца-великана.

Юпитер стрелы кузнеца Вулкана
В колчан миролюбиво уберет;
Восходит Феб на ясный небосвод,
И с ним Юнона вновь благоуханна.

Цветы и травы землю облекли,
Зефир к востоку реет неуклонно,
И кормчим покоряются рули,-

Уходят злые тучи с небосклона,
Узнав Ее прекрасный лик вдали,
Той, по которой слезы лью бессонно.

XLIII
Латоны сын с небесного балкона
Высматривал уже в девятый раз
Ту, по которой, как другой сейчас,
Вздыхал напрасно он во время оно.

Но тщетно. И несчастный сокрушенно
Нахмурился, напоминая нас,
Когда не видим мы любимых глаз
И нам не удержать разлуки стона.

И, предаваясь горю без границ,
Он не заметил, как явилась снова
Достойная бесчисленных страниц.

И слезы сострадания живого
Блестели на печальнейшем из лиц,
И твердь осталась, как была, сурова.

XLIV
Кто, проявив неумолимый нрав,
Не пощадил сограждан при Фарсале,
Всплакнул над мужем дочкиным в опале,
Помпея в мертвой голове узнав;

И тот, кто был сильней, чем Голиаф,
Над мертвым сыном волю дал печали,
Когда сполна бунтовщику воздали,
И над Саулом плакал, в горе впав.

А вы, которой чуждо состраданье,
Вы с вашей осторожностью предельной,
Когда Амур за вами лук ведет,

Виновница беды моей смертельной,
В глазах несете лишь негодованье,
И ни слезы из них не упадет.

XLV
Мой постоянный недоброжелатель,
В ком тайно вы любуетесь собой,
Пленяет вас небесной красотой,
В которой смертным отказал Создатель.

Он вам внушил, мой злобный неприятель,
Лишить меня обители благой,
И сени, что достойна вас одной,
Увы! я был недолго обитатель.

Но если прочно я держался там,
Тогда любовь к себе самой внушать
Вам зеркало едва ль имело право.

Удел Нарцисса уготовлен вам,
Хоть нет на свете трав, достойных стать
Цветку неповторимому оправой.

XLVI
И золото, и жемчуг, и лилеи,
И розы - все, что вам весна дала
И что к зиме увянет без тепла,
Мне грудь язвит жестоких терний злее.

И все ущербней дни, все тяжелее,
Не может быть, чтоб долго боль жила,
Однако главный бич мой - зеркала,
Которые для вас всего милее.

Амура их убийственная гладь
Молчанью обрекла, хотя, бывало,
Вы соглашались обо мне внимать.

Их преисподняя отшлифовала,
И Лета им дала свою печать:
Отсюда - моего конца начало.

XLVII
Я чувствовал - оправданна тревога,
Вдали от вас не властен жизнь вдохнуть
икто в мою хладеющую грудь,
Однако жажда жизни в нас от Бога,-

И я желанье отпустил немного,
Направя на полузабытый путь,
А ныне вновь кричу ему: "Забудь!"
И - дерг поводья: "Вот твоя дорога!"

Я знал, что оживу при виде вас,
Которую увижу вновь не скоро,
Боясь, что ваши очи оскорблю.

Отсрочку получив на этот раз,
Боюсь, недолго проживу, коль скоро
Желанью видеть вас не уступлю.

XLVIII
Огню огонь предела не положит,
Не сякнут от дождя глубины вод,
Но сходным сходное всегда живет,
И чуждым чуждое питаться может.

А ты, Амур, чья власть сердца тревожит,
Вещей привычный нарушаешь ход,
И чем сильней к любимым нас влечет,
Тем большее бессилье душу гложет.

Как жителей окрестных деревень
Струей в верховьях оглушает Нил,
Как солнца не выдерживают взоры,

Так и с душою несогласный пыл,
Д олжно быть, убывает что ни день:
Горячему коню - помехой шпоры.

XLIX
По мере сил тебя предостеречь
Старался я от лжи высокопарной,
Я славу дал тебе, неблагодарный,
И сам теперь готов тебя отсечь.

Когда мне нужно из тебя извлечь
Мольбу к любимой, ты молчишь, коварный,
А если не молчишь, язык бездарный,
То, как во сне, твоя бессвязна речь.

И вы, мои мучители ночные,
Ну где ж вы, слезы? Нет чтобы излиться
Перед любимой, жалость пробудив.

И с вами, вздохи, не хочу мириться,
Затем что вы пред нею - как немые.
Лишь облик мой всегда красноречив.

LI
Когда б моим я солнцем был пригрет -
Спасающейся Дафны превращенье,
Так и мое узрел бы дольный свет.

Когда бы знал я, что надежды нет
На большее слиянье (о, мученье!),
Я твердым камнем стал бы в огорченье,
Бесчувственным для радостей и бед.

И, мрамором ли став, или алмазом,
Бросающим скупую жадность в дрожь,
Иль яшмою, ценимой так высоко,

Я скорбь мою, я все забыл бы разом
И не был бы с усталым старцем схож,
Гигантской тенью застившим Марокко.

LVI
Отсрочив милосердную отраду,
Слепою жаждой сердце поражая,
Мгновенья бередят мою досаду,
И речь моя вредит мне, как чужая.

Какая тень расти мешает саду,
Плодам обетованным угрожая?
Что там за зверь грозит в загоне стаду?
Кто не дает собрать мне урожая?

Подобным упованием строптивым
Амур меня казнит не без причины:
Надеяться больней нетерпеливым;

И нахожу совет я справедливым:
Пока не дожил смертный до кончины,
Не называйте смертного счастливым.

LVII
Мгновенья счастья на подъем ленивы,
Когда зовет их алчный зов тоски;
Но, чтоб уйти, мелькнув,- как тигр, легки.
Я сны ловить устал. Надежды лживы.

Скорей снега согреются, разливы
Морей иссохнут, невод рыбаки
В горах закинут, там, где две реки,
Евфрат и Тигр, влачат свои извивы

Из одного истока, Феб зайдет,-
Чем я покой найду иль от врагини,
С которой ковы на меня кует

Амур, мой бог, ождутся благостыни.
И мед скупой - устам, огонь полыни
Изведавшим,- не сладок, поздний мед!

LVIII
На первый дар, синьор мой, отдохнуть
Склоняйтесь вы щекой, от слез усталой,
И на Амура сердце как попало
Не тратьте, сколь суров он к вам ни будь.

Вторым вы прикрывайте слева грудь
Он стрел его, которых здесь немало
И летом и зимою пролетало,
Один и тот же пролагая путь.

Чтоб утолить сердечные печали,
Из третьего травы вкушайте сок:
Он сладостен в конце, горчит вначале.

И - дерзости б вы тут не увидали! -
Стигийский не страшит меня челнок,
Питай лишь вы приязнь ко мне и дале.

LX
Мой слабый дар в тени своих ветвей
Питало благородное растенье,
Хотя ко мне не знало снисхожденья
И мукой не тревожилось моей.

Жестокостью я ранен тем сильней,
Что в доброте его не знал сомненья,-
И вот я устремляю помышленья
К тому, чтоб горе высказать полней.

Ужель меня помянет добрым словом,
Кому мой стих в любви опорой был,
Но кто утратил все свои надежды?

Тот лавр не наградит поэта пыл,
От молний не послужит он покровом,
И солнце жжет ветвей его одежды.

LXI
Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край и дол тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз!

Благословенна боль, что в первый раз
Я ощутил, когда и не приметил,
Как глубоко пронзен стрелой, что метил
Мне в сердце Бог, тайком разящий нас!

Благословенны жалобы и стоны,
Какими оглашал я сон дубрав,
Будя отзвучья именем Мадонны!

Благословенны вы, что столько слав
Стяжали ей, певучие канцоны,-
Дум золотых о ней, единой, сплав!

LXII
Бессмысленно теряя дни за днями,
Ночами бредя той, кого люблю,
Из-за которой столько я терплю,
Заворожен прекрасными чертами,

Господь, молю - достойными делами,
Позволь, свое паденье искуплю
И дьявола немало посрамлю
С его вотще сплетенными сетями.

Одиннадцатый на исходе год
С тех пор, как я томлюсь под гнетом злым,
Отмеченный жестокою печатью.

Помилуй недостойного щедрот,
Напомни думам сбивчивым моим,
Как в этот день ты предан был распятью.

LXIV
Когда, являя знаки нетерпенья,
Смыкая взор, качая головой
Иль торопясь быстрей любой другой
Избавиться от даней преклоненья,

Могли бы вы бежать без сожаленья
Из груди, где разросся лавр младой
Листвой любви, - я б счел побег такой
Естественным итогом отвращенья.

В сухой земле изысканный росток
Не может жить - и тянется законно
Куда-нибудь, где край не так суров;

Но так как вам не позволяет рок
Уйти отсюда, - постарайтесь, Донна,
Не вечно ненавидеть этот кров.

LXV
Я не был к нападению готов,
Не знал, что пробил час моей неволи,
Что покорюсь Амуру - высшей воле,
Еще один среди его рабов.

Не верилось тогда, что он таков -
И сердце стойкость даже в малой доле
Утратит с первым ощущеньем боли.
Удел самонадеянных суров!

Одно - молить Амура остается:
А вдруг, хоть каплю жалости храня,
Он благосклонно к просьбе отнесется.

Нет, не о том, чтоб в сердце у меня
Умерить пламя, но пускай придется
Равно и ей на долю часть огня.

LXVII
Завидев левый брег в Тирренском море,
Где стонут волны неумолчным стоном,
Листву, давно мне ставшую законом,
Там распознал я вдруг с тоской во взоре.

Напомнив кудри, светлые на горе,
Амур повлек меня к заветным склонам,
Там был ручей, невидимый в зеленом,
И я в него, как мертвый, рухнул вскоре.

Среди холмов, не знающих тревоги,
Ожить мне стыд помог в моем уделе,
И я бы не хотел другой подмоги.

Я жил, не осушая глаз, доселе,
А лучше было промочить мне ноги,
Когда бы только мне везло в апреле.

LXVIII
Священный город ваш, любезный Богу,
Меня терзает за проступок мой,
"Одумайся!" - крича, и мне прямой
Путь указует к светлому чертогу.

Другая дума тут же бьет тревогу
И говорит: "Куда бежишь? Постой,
Давно не видясь с нашей госпожой,
Ты что - нарочно к ней забыл дорогу?"

Речами душу леденит она,
Как человеку - смысл недоброй вести,
Когда внезапно весть принесена.

И снова первая уже на месте
Второй. Когда же кончится война?
Кто победит из них на поле чести?

LXIX
Я понимал, Амур,- любовь сильней,
Чем осмотрительность с любовью в споре,
Ты лгал не раз со мною в разговоре,
Ты цепкость доказал твоих когтей.

Н о как ни странно, это мне ясней
Теперь, когда, несчастному на горе,
Ты о себе напомнил в бурном море
Меж Эльбой и Тосканою моей.

Под странника безвестного личиной
Я от тебя бежал, и волн гряда
Вставала за грядою над пучиной,

И вдруг - твоих посланников орда
И дружный хор над бездною пустынной:
"Стой! От судьбы не скрыться никуда!"

LXXIV
Я изнемог от безответных дум -
Про то, как мысль от дум не изнеможет
О вас одной; как сердце биться может
Для вас одной; коль день мой столь угрюм

И жребий пуст - как жив я; как мой ум
Пленительной привычки не отложит
Мечтать о вас, а лира зовы множит,
Что брег морской - прибоя праздный шум.

И как мои не утомились ноги
Разыскивать следы любимых ног,
За грезою скитаясь без дороги?

И как для вас я столько рифм сберег? -
Которые затем порой не строги,
Что был Амур к поэту слишком строг.

LXXV
Язвительны прекрасных глаз лучи,
Пронзенному нет помощи целебной
Ни за морем, ни в силе трав волшебной.
Болящему от них - они ж врачи.

Кто скажет мне: "Довольно, замолчи!
Все об одной поет твой гимн хвалебный!" -
Пусть не меня винит,- их зной враждебный,
Что иссушил другой любви ключи.

Творите вы, глаза, непобедимым
Оружие, что точит мой тиран,
И стонут все под игом нестерпимым.

Уж в пепл истлел пожар сердечных ран;
Что ж день и ночь лучом неотвратимым
Вы жжете грудь? И петь вас - я ж избран.

LXXVI
Амур, прибегнув к льстивому обману,
Меня в темницу древнюю завлек
И ключ доверил, заперев замок,
Моей врагине, моему тирану.

Коварному осуществиться плану
Я сам по легковерию помог.
Бежать! - но к горлу подступил комок,
Хочу воспрять - и страшно, что воспряну.

И вот гремлю обрывками цепей,
В глазах потухших можно без запинки
Трагедию прочесть души моей.

Ты скажешь, не увидев ни кровинки
В моем лице: "Он мертвеца бледней -
Хоть нынче по нему справляй поминки!"

LXXVII
Меж созданных великим Поликлетом
И гениями всех минувших лет -
Меж лиц прекрасных не было и нет
Сравнимых с ним, стократно мной воспетым,

Но мой Симоне был в раю - он светом
Иных небес подвигнут и согрет,
Иной страны, где та пришла на свет,
Чей образ обессмертил он портретом.

Нам этот лик прекрасный говорит,
Что на Земле - небес она жилица,
Тех лучших мест, где плотью дух не скрыт,

И что такой портрет не мог родиться,
Когда художник с неземных орбит
Сошел сюда - на смертных жен дивиться.

LXXVIII
Когда, восторгом движимый моим,
Симоне замышлял свое творенье,
О если б он, в высоком устремленье,
Дал голос ей и дух чертам живым.

Я гнал бы грусть, приглядываясь к ним,
Что любо всем, того я ждал в волненье,
Хотя дарит она успокоенье
И благостна, как Божий херувим.

Беседой с ней я часто ободрен
И взором неизменно благосклонным.
Но все без слов... А на заре времен

Богов благословлял Пигмалион.
Хоть раз бы с ней блаженствовать, как он
Блаженствовал с кумиром оживленным.

LXXIX
Когда любви четырнадцатый год
В конце таким же, как вначале, будет,
Не облегчит никто моих невзгод,
Никто горячей страсти не остудит.

Амур вздохнуть свободно не дает
И мысли к одному предмету нудит,
Я изнемог: мой бедный взгляд влечет
Все время та, что скорбь во мне лишь будит.

Я потому и таю с каждым днем,
Чего не видит посторонний взор,
Но не ее, что шлет за мукой муку.

Я дотянул с трудом до этих пор;
Когда конец - не ведаю о том,
Но с жизнью чую близкую разлуку.

LXXXI
Устав под старым бременем вины
И тягостной привычки, средь дороги
Боюсь упасть, боюсь, откажут ноги
И попаду я в лапы сатаны.

Бог низошел мне в помощь с вышины,
И милостив был лик, дотоле строгий,
Но он вознесся в горние чертоги,
И там его черты мне не видны.

А на земле гремит глагол доныне:
"Вот правый путь для страждущих в пустыне,
Презрев земное, обратись ко мне!"

Какая милость и любовь какая
Мне даст крыла, чтоб, землю покидая,
Я вечный мир обрел в иной стране?

LXXXII
Моей любви усталость не грозила
И не грозит, хотя на мне самом
Все больше с каждым сказывалась днем -
И на душе от вечных слез уныло.

Но не хочу, чтоб надо мною было
Начертано на камне гробовом,
Мадонна, ваше имя - весть о том,
Какое зло мой век укоротило.

И если торжества исполнить вас
Любовь, не знающая пытки, может,
О милости прошу в который раз.

А если вам другой исход предложит
Презренье ваше, что же - в добрый час:
Освободиться мне Амур поможет.

LXXXIII
Пока седыми сплошь виски не станут,
Покуда не возьмут свое года,
Я беззащитен всякий раз, когда

Я вижу лук Любви, что вновь натянут.
Но вряд ли беды новые нагрянут -
Страшнее, чем привычная беда:
Царапины не причинят вреда,
А сердце больше стрелы не достанут.

Уже и слезы не бегут из глаз,
Хоть им туда, как прежде, ведом путь,
И пренебречь они вольны апретом;

Жестокий луч еще согреет грудь,
Но не воспламенит, и сон подчас
Лишь потревожит, не прервав при этом.

LXXXIV
"Глаза! В слезах излейте грех любовный:
От вас на сердце смертная истома".
"Мы плачем, нам тоска давно знакома,
Но больше страждет более виновный".

"Допущен вами недруг безусловный,
Амур, туда, где быть ему, как дома".
"Не нами, в нас любовь была влекома,
И умирает более греховный".

"Покаяться бы вам в грехе злосчастном!
Вы первые виденья дорогого
Возжаждали в порыве самовластном".

"Мы понимаем: ничего благого
Ждать не пристало на суде пристрастном
Нам, осужденным за вину другого".

LXXXV
Всегда любил, теперь люблю душою
И с каждым днем готов сильней любить
о место, где мне сладко слезы лить,
Когда любовь томит меня тоскою.

И час люблю, когда могу забыть
Весь мир с его ничтожной суетою;
Но больше - ту, что блещет красотою,
И рядом с ней я жажду лучше быть.

Но кто бы ждал, что нежными врагами
Окружено все сердце, как друзьями,
Каких сейчас к груди бы я прижал?

Я побежден, Любовь, твоею силой!
И, если б я не знал надежди милой,-
Где жить хочу, там мертвым бы упал!

LXXXVI
О эта злополучная бойница!
Смертельной ни одна из града стрел
Не стала для меня, а я хотел
В небытие счастливым погрузиться.

По-прежнему подлунная темница
Обитель мне - ведь я остался цел,
И невозможен горести предел,
Пока душа в моей груди ютится.

Понять, что время не направить вспять,-
Извлечь достойный опыт из урока
Давно душе измученной пора.

Я пробовал ее увещевать:
- Не думай, что уходит прежде срока,
Кто слезы счастья исчерпал вчера.

LXXXVII
Отправив только что стрелу в полет,
Стрелок искусный предсказать берется,
Придется в цель она иль не придется,
Насколько точен был его расчет.

Так вы, Мадонна, знали наперед,
Что ваших глаз стрела в меня вопьется,
Что вечно мне всю жизнь страдать придется
И что слезами сердце изойдет.

Уверен, вы меня не пожалели,
Обрадовались: "Получай сполна!
Удар смертельный не минует цели".

И горькие настали времена:
Нет, вы не гибели моей хотели -
Живая жертва недругу нужна.

LXXXVIII
С о мной надежда все играет в прятки,
Тогда как мне отпущен краткий срок.
Бежать бы раньше, не жалея ног!
Быстрее, чем галопом! Без оглядки!

Теперь трудней, но, сил собрав остатки,
Я прочь бегу, прижав рукою бок.
Опасность позади. Но я не смог
Стереть с лица следы неравной схватки.

Кто на пути к любви - очнись! Куда!
Кто ж не вернулся - бойся: одолеет
Безмерный жар,- как я, беги, не жди!

Из тысячи один спастись сумеет:
Моя врагиня как была тверда,
Но след стрелы - и у нее в груди.

LXXXIX
Я после долгих лет бежал из плена
Любовного - и, дамы, без конца
Рассказывать могу, как беглеца
Расстроила такая перемена.

Внушало сердце мне, что, несомненно,
Одно не сможет жить, как вдруг льстеца
Встречаю, кто любого мудреца
Предательством поставит на колена.

И вот уже, вздыхая о былом,
Я говорил: "Был сладостнее гнет,
Чем воля",- и цепей алкал знакомых.

Я слишком поздно понял свой просчет
И, пленник вновь, теперь с таким трудом
Невероятный исправляю промах.

XC
В колечки золотые ветерок
Закручивал податливые пряди,
И несказанный свет сиял во взгляде
Прекрасных глаз, который днесь поблек,

И лик ничуть, казалось, не был строг -
Иль маска то была, обмана ради? -
И дрогнул я при первой же осаде
И уберечься от огня не смог.

Легко, как двигалась она, не ходит
Никто из смертных; музыкой чудесной
Звучали в ангельских устах слова.

Живое солнце, светлый дух небесный
Я лицезрел... Но рана не проходит,
Когда теряет силу тетива. <

XCI
Красавица, избранная тобою,
Внезапно нас покинула - и смело,
Как я надеюсь, в небо улетела:
Жила столь милой, тихою такою.

Тебе ж пора, взяв крепкою рукою
Ключи от сердца, коими владела,
За ней - прямой стезею - до предела.
Пусть не тягчим ты ношею земною;

От главной ты избавлен, хоть нежданно,
Теперь легко от прочих отрешиться,
Как страннику, обретшему свободу.

Ты видишь ныне: к смерти все стремится,
Что создано; душе идти желанно
Без груза к роковому переходу.

XCII
Рыдайте, дамы. Пусть Амур заплачет.
Влюбленные, последний пробил час
Того, кто на земле прославил вас,
Кто сам любил и знал, что это значит.

Пусть боль моя стыдливо слез не прячет,
Пускай сухими не оставит глаз:
Умолк певца любви волшебный глас,
И новый стих уже не будет начат.

Настройтесь, песни, на печальный лад,
Оплакивая смерть мессера Чино.
Пистойцы, плачьте все до одного!

Рыдай, Пистойя, вероломный град,
Что сладкогласного лишился сына!
Ликуйте, небеса, приняв его!

XCIII
- Пиши,- Амур не раз повелевал,-
Поведай всем по праву очевидца,
Как волею моей белеют лица,
Как жизнь дарю, сражая наповал.

Ты тоже умирал и оживал,
И все же мне пришлось с тобой проститься:
Ты знал, чем от меня отгородиться,
Но я настиг тебя, не сплоховал.

И если взор, в котором я однажды
Предстал тебе, чтобы в груди твоей
Создать редут, построить чудо-крепость,

Сопротивленье превратил в нелепость,
Быть может, слезы из твоих очей
Исторгну вновь - и не умру от жажды.

XCIV
Едва допущен в сердце пылким зреньем
Прекрасный образ, вечный победитель,
Сил жизненных растерянный блюститель
Всегда врасплох застигнут выдвореньем;

Усугубляя чудо повтореньем,
Изгнанник во враждебную обитель
Вторгается, неумолимый мститель,
И там грозит он тоже разореньем;

Влюбленные похожи друг на друга,
Когда в обоих жизненная сила
Обители свои переменила

И смертный вред обоим причинила;
И распознать невелика заслуга
Печальный признак моего недуга.

CCLVII
Прекрасные черты, предел моих желаний,
Глядеть бы и глядеть на этот дивный лик,
Не отрывая глаз, но в некий краткий миг
Был образ заслонен движеньем нежной длани.

Мой дух, трепещущий, как рыба на кукане,
Привязанный к лицу, где блага свет велик,
Не видел ничего, когда тот жест возник,
Как не узреть птенцу тенета на поляне.

Но зрение мое, утратив свой предмет,
К виденью красоты, как бы во сне, открыло
Дорогу верную, без коей жизни нет.

Передо мной лицо и длань как два светила,
Какой невиданный, какой волшебный свет!
Подобной сладости непостижима сила. <

CCLVIII
Искрились ясных глаз живые свечи,
Меня касаясь нежностью лучей,
Из недр глубоких сердца, как ручей,
Ко мне струились ласковые речи.

Теперь все это далеко-далече,
Но жгут воспоминанья горячей:
Был переменчив свет ее очей
И всякий раз иным бывал при встрече.

С привычным не разделаться никак:
Двойных услад душа не знала прежде
И не могла соблазна побороть.

Она, отведав незнакомых благ,
То в страхе пребывала, то в надежде,
Готовая мою покинуть плоть.

CCLIX
Всегда желал я жить в уединенье
(Леса, долины, реки это знают),
Умов, что к небу путь загромождают,
Глухих и темных душ презрев общенье.

Пришло б не там желаньям исполненье,
Где сны Тосканы негу навевают,
А где холмы сочувственно внимают
В тени у Сорги плач мой или пенье.

Но вот судьба враждебна постоянно,
В плену томит, где вижу, негодуя,
Сокровище в грязи, а грязь бездонна.

И пишущую руку так нежданно
Балует - и права; ей заслужу я:
Амур то видит, знаю я - и Донна.

CCLX
Мне взор предстал далекою весною
Прекрасный - два Амуровых гнезда,
Глаза, что сердце чистой глубиною
Пленили, - о счастливая звезда!

Любимую нигде и никогда
Затмить не сможет ни одна собою,
Ни даже та, из-за кого беда
Смертельная обрушилась на Трою,

Ни римлянка, что над собой занесть
Решилась в гневе благородном сталь,
Ни Поликсена и ни Ипсипила.

Она прекрасней всех - Природы честь,
Моя отрада; только очень жаль,
Что мир на миг и поздно посетила.

CCLXI
Той, что мечтает восхищать сердца
И жаждет мудростью себя прославить
И мягкостью, хочу в пример поставить
Любовь мою - нет лучше образца.

Как жить достойно, как любить Творца,-
Не подражая ей, нельзя представить,
Нельзя себя на правый путь наставить,
Нельзя его держаться до конца.

Возможно говор перенять, звучащий
Столь нежно, и молчанье, и движенья,
Имея идеал перед собой.

И только красоте ее слепящей
Не научиться, ибо от рожденья
Она дана иль не дана судьбой.

CCLXII
- Жизнь - это счастье, а утратить честь -
мне кажется, не столь большое горе.
- Нет! Если честь несвойственна синьоре,
То в ней ничто нельзя за благо счесть.

Она мертва - пусть даже пламя есть
В ее измученном и скорбном взоре.
Дорога жизни в тягостном позоре
Страшней, чем смерть и чем любая месть.

Лукрецию бы я не осуждала,
Когда б она без помощи кинжала
В великой скорби казнь свою нашла.-

Подобных философий очень много,
Все низменны, и лишь одна дорога
Уводит нас от горечи и зла.

CCLXIII
Высокая награда, древо чести,
Отличие поэтов и царей,
Как много горьких и счастливых дней
Ты для меня соединила вместе!

Ты госпожа - и честь на первом месте
Поставила, и что любовный клей
Тебе, когда защитою твоей
Пребудет разум, неподвластный лести?

Не в благородство крови веришь ты,
Ничтожна для тебя его цена,
Как золота, рубинов и жемчужин.

Что до твоей высокой красоты,
Она тебе была бы неважна,
Но чистоте убор прекрасный нужен.