Наиболее полным и совершенным выражением идеалов так называемого Высокого Ренессанса, его культуры, красоты, гармонии и свободы, стала поэма "Неистовый Орландо" Лудовико Ариосто. Она стала для Чинквеченто примерно тем же, чем для XIV в. была "Божественная комедия". И Данте, и Ариосто жили на рубеже двух эпох, их появление предваряли звезды меньшей величины, поэзия и того и другого явилась синтезом и завершением целой эпохи.

Лудовико Ариосто (1474 - 1533) родился в Реджо Эмилия, где его отец был капитаном крепости. Когда Ариосто было 10 лет, семья перебралась в Феррару. Юноша изучал право в университете по желанию отца, а затем полностью отдался поэзии. В 1500 г. умирает отец, и забота о семье ложится на плечи Лудовико. Военная служба привела его во дворец кардинала Ипполито д\'Эсте, брата герцога Альфонсо I. А там был весьма веселый двор. Сам же Ипполито выделялся среди прочих изощренной жестокостью даже и в тот век правителей-убийц. Четырнадцать лет пришлось служить при этом дворе Ариосто, выполняя дипломатические поручения в Мантуе, в Риме... В промежутках поэт пишет комедии и начинает "Неистового Орландо". В 1513 г. папский престол занимает меценат Джованни Медичи (Лев X), однако надежды Ариосто на перемены в судьбе не оправдываются: "Он меня плохо разглядел; став папой, он перестал носить очки".

В 1516 г. был издан "Орландо", однако Ариосто по-прежнему продолжал исполнять поручения кардинала то в Милане, то во Флоренции.

В следующем году, сославшись на слабое здоровье, он отказался сопровождать патрона в Венгрию. Его перевели (причислили) к герцогскому двору, однако Альфонсо I оказался еще похлеще брата. В общем, таким образом Ариосто промаялся до 1525 г., до пятидесяти лет, когда его наконец отпустили в Феррару. Там поэт построил дом, женился на женщине, которую любил еще с юности, развел сад, сообщил всем, что, несмотря на кровавое нашествие на родину врага, он лично намерен вести жизнь частного человека, поскольку, мол, враги приходят и уходят, а поэты остаются... и вправду жил счастливо и плодотворно, но, увы, недолго. Однако за год до смерти, в 1532 г., он издал третью редакцию своей бессмертной поэмы и написал комедию "Сводня". Кроме того, его перу принадлежат многочисленные латинские оды, элегии, эпиграммы.

Его издатель, Пинья, писал: "В элегиях ему свойственна сладость Тибулла не менее, чем вдохновение Проперция, в ямбах <...> он может затмить Катулла". На итальянском же Ариосто писал сонеты, мадригалы к будущей жене:

Когда краса с величьем предстает

Очам и мыслям в пору лицезренья, -

Вам, донна, я не нахожу сравненья.

Я чувствую, меня Амур влечет

Парить чудесно сил моих за гранью...

Знамениты и его семь сатир, написанных терцинами, сатир, в которых досталось Ипполито и которые стали известны только после смерти автора. Правда а них нет ювеналовской беспощадности, они скорее горацианские.

Пускай, кто хочет, при дворе живет,

А я его немедленно покину,

Едва ко мне Меркурий снизойдет.

Когда одно седло на всю скотину,

Кому оно не причиняет зла,

Кому, наоборот, увечит спину.

Так соловей, в отличье от щегла,

Не может долго пребывать в неволе,

Где ласточка б и дня не прожила.

Пусть служит, кто стремится к рабской доле,

Хоть герцогу, хоть папе, хоть царю,

Тогда как я не вижу в этом соли.

Я репу дома у себя сварю

И, уписав с подливкой без остатка,

Не хуже брюхо ублаготворю,

Чем кабаном чужим иль куропаткой.

Не надо мне парчовых одеял,

Когда и под обычным спится сладко.

(Из "Сатиры III". Пер. Евг. Солоновича)

Перу Ариосто принадлежат пять комедий в духе Плавта, эпизод одной из которых ("Подмененные") дал материал для эпизода "Укрощения строптивой" Шекспира. Пьесам Ариосто присуща ренессансная жизнерадостность, юмор, ироническое отношение к действительности, реалистичность детали.

Однако главное место в творчестве поэта принадлежит, разумеется, "Неистовому Орландо". в 1504 г. он начал писать большую поэму, которая, по замыслу, должна была стать продолжением незаконченной эпопеи Боярдо. Однако Ариосто мало заботился о непосредственном развитии событий, поэма разрослась до 46 песен в последней редакции 1532 г. Общий объем ее грандиозен (весь Гомер плюс вергилиева "Энеида").

Это нагромождение эпизодов, сложнейшее переплетение множества сюжетных линий... И тем не менее это чрезвычайно талантливая, гармоничная, выразительная вещь, воплощение гуманистического идеала в художественной словесности, одновременно шутливое, радостное, искрящееся остроумием, непринужденностью, вдохновением.

Пересказать содержание практически нельзя. Это попытался сделать крупный ученый и поэт нашего времени М.Л. Гаспаров. Он перевел "Орландо" верлибром, но читать два огромных тома, изданных в серии "Литературные памятники" невозможно. Вероятно, самое главное - вдохновенная поэтическая октава - убита, и все остальное, оставшееся - сегодня выглядит не более чем скучным, бесконечным анахронизмом.

А между тем сила воздействия "Орландо" на современников и потомков, владеющих итальянским языком такова, что многие и многие: от Шекспира и Сервантеса до Лопе и Пушкина восхищались ею, вдохновлялись, использовали в своем творчестве... Однако не переводил никто, разве что небольшие фрагменты. Так, в классическом советском издании "БВЛ" Ариосто представлен одной сатирой и несколькими страницами фрагментов из "Орландо" в переводе Е. Солоновича, выполненных октавами.

Старайся крылья не испачкать клеем,

Кто угодил в любовный клей стопой.

По мненью мудрых (мы ж свое имеем),

Любовь всегда кончается бедой,

И пожинаем мы, что сами сеем,

Не на манер Роланда, так на свой.

Терять себя, терять из-за другого -

Не в том ли верх безумия людского!

Во что ни выливалось бы оно,

Одна и та же у него причина.

Из этой чащи выйти мудрено,

Туда ль, сюда бросайся - все едино.

Замечу в заключение одно,

Чтоб выглядела полною картина:

Кто продолжает и на склоне дней

Любить - и мук достоин и цепей.

Мне скажут: "Ты? И вдруг нравоученья

Подобные! Ты о себе забыл".

Признаться, я в минуту просветленья

Свой приговор любви произносил.

Что до меня, то жажду исцеленья,

Стремясь к свободе из последних сил,

Но слишком глубоко болезнь гнездится,

Чтоб можно было сразу исцелиться.

А шел Ариосто, конечно, вслед за Боярдо, решительно, правда, переосмысляя заданные образы таким образом, что текст стал гигантской песнью любви всех и вся.

Ариосто вводит в поэму аллегорические фигуры Распри, Обмана, Гнева, сверхъестественных существ, наконец самого Бога в лице архангела Михаила. И, как ни странно, вся эта мешанина не разрушает стилевого единства поэмы, поразительно гармоничной.

Коическое и серьезное в ней переплетено и не мешает ей в то же время достигать иногда и высокой трагедийности. А внутри поэмы как стержень используются эпические описания военных действий: осада Парижа сарацианами, помощь шотландских и английских войск и т.д.

Казалось бы, Ариосто подводит итог лучшей поре итальянского Возрождения, как Данте средневековью. Но в том-то и сила гения, что, подводя итог, он обязательно открывает новое. Так Ариосто открыл путь романтической поэме, тому же Байрону. Больше того, его герои путешествуют не только по Земле, но еще и летают на Луну. И это - путь к Сирано де Бержераку, а через него - к Жюлю Верну и Циолковскому.

Самое интересное, что описывает все эти приключения Ариосто с ясностью и правдивостью очевидца, за что современники и потомки сравнивали его стих с гомеровским.

Сквозь полымем охваченный простор

До новой тверди кони их домчали

И понесли к Луне во весь опор

Пространством гладким, наподобье стали,

Лишенной даже неприметных пор.

Уступит по величине едва ли

Луна последнему средь прочих мест -

Земле, включая океан окрест.

Астольф застыл в глубоком изумленье:

Его Луны размеры потрясли,

Ничтожно малой в нашем представленье,

Когда мы смотрим на нее с Земли,

И то, что можно лишь при остром зренье

От моря сушу отличить вдали,

Которые, не обладая светом,

Едва видны при расстоянье этом.

Другие реки и долины рек

И не такие, как у нас, вершины,

Попав туда, откроет человек;

Там в деревнях чертоги-исполины,

Каких Астольф не видывал вовек,

Хоть странствуют немало паладины;

И нимфы круглый год, не то что тут,

В непроходимых чащах зверя бьют.

А еще Ариосто изобразил и Рай. Рай на Земле, чуть ироничный, зато удобный: с добрым овсом для коня и столом для хозяина. И здесь проявляется еще одно его замечательное качество - ирония. А ирония Ариосто чуть погодя станет обличительным хохотом Рабле.

Жанр эпической поэмы Возрождения будет завершен позднее пером еще одного великого поэта Торквато Тассо, однако его творчество относится уже к времени заката Ренессанса и, подобно гению Микеланджело и Шекспира, являет собой смешение стилей, маньеризм, переход к барокко и классицизму, и мы рассмотрим его позднее.