Гораций
ГОРАЦИЙ Квинт Флакк [Quintus Horatius Flaccus, 65—8 до христ. эры]
Древнеримский поэт «золотого века» римской лит-ры. Его творчество охватывает революционную эпоху Рима конца республики и первые десятилетия нового режима Октавиана Августа. Отец Г. — мелкий землевладелец, вольноотпущенник (бывший раб), сумел дать сыну солидное образование в школах Рима, откуда будущий поэт поехал для усовершенствования в науках в Афины. Там Г. попал в среду республикански настроенной аристократической молодежи. В 42 до христ. эры он, будучи сторонником республиканца Брута, принял участие в решительной битве при Филлиппах (в Македонии). После поражения республиканцев Г. вернулся в Италию. Его имение было конфисковано в пользу ветеранов. Не имея средств к существованию, он должен был стать писцом; с этого времени начинается его лит-ая деятельность. Вергилий вводит Г. в литературный кружок известного сотрудника Августа — Мецената (см.), к-рый делается его другом и покровителем, представляет его Октавиану и даже дарит ему новое поместье (близ теперешнего Тиволи). Из республиканца Г. становится приверженцем нового режима монархии, певцом Августа, в лице которого романтически настроенная интеллигенция, лелеявшая республиканский идеал, видела «восстановителя республики». И Октавиан старался приблизить Г. к себе как поэта-выходца из среды вольноотпущенников, — из той социальной группы, которая, богатея от торговли и вытесняя родовую аристократию, была надежной опорой нового режима и скоро приспособилась к нему. Вместе с современной романтически настроенной интеллигенцией Г. приходит к стоико-эпикурейской философии, проповедующей презрение к богатству и роскоши, «золотую середину», умеренность во всем, довольство малым на лоне природы, наслаждение за бокалом вина. Это учение послужило той призмой, через которую Г. начал рассматривать явления жизни. И в
тех случаях, когда эти явления вступали в противоречие с моралью философии, они естественно настраивали поэзию Г. на сатирический лад. Такая философия вызывала у него, как и у многих его современников, романтическое возвеличение доблести и строгости нравов прежних римлян. Она же отчасти определила и форму его произведений — форму разговора по образцу так наз. философской «диатрибы» — диалога с мнимым собеседником, возражения которого автором опровергаются. У Г. «диатриба» чаще видоизменяется в разговор автора с определенными лицами или, реже, в беседу разных лиц. Такова форма его «Сатир» [по-римски — сатира — «смесь» (первая кн. закончена в 35, вторая — в 30 г.). Г. сам называет их — «Разговоры»]. Это написанные гекзаметром беседы на разные темы, иногда в форме чистой «диатрибы». Они представляют собой сатиры в нашем смысле слова: или моралистического характера (против роскоши, зависти и пр.; о преимуществах деревенской жизни, с баснею о городской и сельской мыши, впоследствии переработанной Ла Фонтеном), или инвективы нефилософские, или просто описания. «Разговоры» Горация — настоящие «causeries»; в обстановке зарождающейся монархии в них нет чувства политической независимости, характерного для сатир Луцилия (см.), последователем к-рого Г. себя считал. Параллельно с сатирами Г. [с 41 по 30] писал «Эподы» — стихотворения, близкие по духу к сатирам, но написанные большей частью ямбическим двустишием (есть и другие размеры): в нем длинный стих заключается более коротким «эподом» (отсюда и название). В одних эподах — резкие инвективы, напр. нападки на римлян за продолжительную гражданскую войну, — в других отразилось романтическое бегство от современности (эп. 7 и 16), зов за океан «в страну блаженных» (эп. 16); некоторые эподы чужды политики: в них поэт воспевает прелести деревни (эп. 2), откликается на текущие события (эп. 8 — гимн победе Октавиана при Акциуме и т. п.). К сатирам и эподам примыкают «Послания» — написанные гекзаметром письма разным лицам, с к-рыми Г. так же «разговаривает», как и в «Сатирах». В 1 кн. развиваются любимые Г. темы философского характера, иногда в форме «диатрибы». Интереснее лит-ые письма 2 книги; среди них важно отметить «Послание к Пизонам» (Epistola ad Pisones), названное позднее «Ars po?tica» (см. «Поэтика»). Несколько особое место занимают чисто лирические стихотворения Г. — оды (три первых книги изд. в 22, а четвертая — в 13). По форме они отличны от диалогов, обычных у Г. (хотя и среди них встречается диалог в III, 9). Это иногда очень изящные, написанные разными размерами небольшие стихотворения, то отражающие перипетии любви поэта, то посвященные льстивому восхвалению Августа и его деяний, то проповедующие все ту же мораль умеренности и квиетизма. В 30 оде третьей кн. Г. сулит себе бессмертие как поэту (ср. «Памятник» Державина и Пушкина). Г. в «Одах» подражает по форме, а иногда и по содержанию, греческим лирикам: Алкею, Анакреонту, Пиндару и др., но разрабатывает свои темы, как римлянин времен Октавиана. Сделавшись придворным поэтом Августа, Г. в 18 г. до христ. эры написал по его заказу «Песнь столетия» (Carmen saeculare) для всенародного празднества, справлявшегося каждые 110 лет; это — прославление Аполлона и Дианы и молитва о могуществе Рима. — Г. далек от народной массы Рима; «Августов певец» (по выражению Пушкина), он «ненавидел невежественную чернь» (революция, как он сам сказал, заставила его презирать толпу). Г. вполне проявляет себя в «Сатирах», «Эподах» и «Посланиях»: это — публицист, предпочитающий форму беседы, и поэт-реалист, в духе буржуазии торгово-капиталистического Рима. «Сатиры» и «Послания» — это в сущности большей частью проза, облеченная в мастерскую форму стиха; поэтичнее «Эподы», но и в них, подражая (не впервые в римской поэзии) ямбам Архилоха (см.), Г. значительно уступает этому греческому лирику в силе и безыскусственности. Своеобразно у Г. лишь эподическое построение. И в «Одах», иногда высоко поэтичных, нет страстности греческой лирики: Г., писавший эти произведения в зрелые годы, несомненно ниже в этом жанре Катулла (см.) по силе чувства и порыва. В метрическом построении од у Г., благодаря влиянию на него современных ему метрических теорий, уже нет свободы трактовки, характерной для его греческих образцов. В Риме Г. читали в школах, составляли комментарии к его произведениям, ему подражали. У него учились, его переводили в средние века, во времена «гуманизма». Но культ Г. начался с XVII в. Много заимствует из его «Ars po?tica» для своей «Поэтики» Буало [1674]; ему подражает Гёте, им восторгается Байрон (см. «Чайльд-Гарольд», «Дон-Жуан»), его изучают Лессинг и др. У нас подражал Г. в своих сатирах Кантемир (см.); увлекались им — Пушкин (перев. 7-й оды 2 кн. — «Памятник» и др.), Дельвиг, Майков и др.
Н. Дератани
Творчество
Сатиры
Вернувшись после амнистии в Рим и столкнувшись там с нуждой, для стартового сборника Гораций, тем не менее, избирает именно сатиру (несмотря на такую комбинацию факторов, как свое низкое происхождение и «подмоченную республиканскую» репутацию). Однако концепция Горация позволяет ему взяться за жанр, наименее подходящий для человека в его положении. В «Сатирах» Гораций не нападает на изъяны своих современников, но только демонстрирует их и высмеивает; изменять поведение людей или «наказывать» их Гораций не мыслит. Гораций не «брызжет яростью», но обо всем говорит с веселой серьёзностью, как человек доброжелательный. Он воздерживается от прямых порицаний, приглашает к размышлению о природе людей, оставляя за каждым право делать собственные выводы. Он не затрагивает актуальную политику и далек от личностей, его насмешки и поучения имеют общий характер.
Такая концепция совпадает со стремлениями Октавиана укрепить нравственные устои государства (следовательно, свой авторитет и свои позиции в Риме) посредством возврата к «добрым нравам» предков. (Пропаганда в этом направлении активно ведется под контролем самого Октавиана на протяжении всего первого десятилетия империи, когда Гораций писал «Сатиры».) Гораций считает, что примеры чужих пороков удерживают людей от ошибок. Эта позиция отвечает программе Октавиана, который считает, что сильная императорская власть необходима так же и для контроля над «порочными представителями» общества.
Вместе с современной романтически настроенной интеллигенцией Гораций приходит к стоико-эпикурейской философии, проповедующей презрение к богатству и роскоши, стремление к «aurea mediocritas» («золотой середине»), умеренность во всем, довольство малым на лоне природы, наслаждение за бокалом вина. Это учение послужило той призмой, через которую Гораций стал рассматривать явления жизни. В тех случаях, когда эти явления вступали в противоречие с моралью философии, они естественно настраивали поэзию Горация на сатирический лад. Такая философия вызывала у него (как и у многих его современников), романтическое возвеличение доблести и строгости нравов прежних времен. Она же отчасти определила и форму его нелирических произведений — форму разговора по образцу так называемой «философской диатрибы» — диалога с мнимым собеседником, возражения которого автором опровергаются.
У Горация диатриба чаще видоизменяется в разговор автора с определенными лицами или, реже, в беседу разных лиц. Такова форма его «Сатир» (лат. satura — смесь, всякая всячина). Сам Гораций называет их «Sermones», «Беседы». Это написанные гекзаметром беседы на разные темы, часто в форме собственно «чистой» диатрибы. Они представляют собой сатиру в нашем смысле слова: или моралистического характера (против роскоши, зависти и пр.; напр. о преимуществах деревенской жизни, с басней о городской и сельской мыши, впоследствии переработанной Лафонтеном); или инвективного, нефилософского; или просто описания.
«Разговоры» Горация — настоящие «causeries»; в обстановке зарождающейся монархии в них нет чувства политической независимости, характерного для сатир Луцилия, последователем которого Гораций себя считал.
Эподы
Первые эподы создавались ещё в то время, когда двадцатитрехлетний Гораций только вернулся в Рим, после битвы при Филиппах 42 г. до н. э.; они «дышат ещё не остывшим жаром гражданской войны». Другие были созданы незадолго до публикации, в конце войны между Октавианом и Антонием, накануне битвы при Акции 31 г. до н. э. и сразу после неё. Сборник также содержит «юношески пылкие строки», обращенные к недругам поэта и «пожилым прелестницам», домогающимся «молодой любви».
Уже в «Эподах» виден широкий метрический горизонт Горация; но пока, в отличие от лирических од, метры эподов не логаэдические, и восходят к не к изысканным эолийцам Сапфо и Алкею, а «прямолинейному» горячему Архилоху. Первые десять эподов написаны чистым ямбом; в Эподах с XI по XVI соединяются разнодольные метры — трехдольные дактилические (гекзаметр) и двудольные ямбические (ямбический метр); Эпод XVII состоит из чистых ямбических триметров.
Среди тем ранних эподов особенно интересной и важной представляется тема гражданская; она проходит красной нитью через все творчество Горация, но с наибольшей силой и пафосом звучит, возможно, именно здесь, в этих ранних стихотворениях (Эпод VII, Эпод XVI). О том, как развивались взгляды Горация (как заканчивалась его «антиреспубликанская» трансформация), позволяют судить два «актийских» Эпода (I и IX), написанных в 31 г до н. э., в год битвы при Акции.
Между 33—31 гг. Гораций приобретает свое прославленное имение в Сабинских горах; новая деревенская обстановка, возможно, вдохновила Горация написать прославленный Эпод II.
Эподы XI, XIII, XIV, XV образуют особую группу: здесь нет ни политики, ни язвительности, насмешек, злого сарказма, свойственных ямбографии. Они отличаются особым настроением — Гораций явно пробует силы в области «чистой лирики», а эподы написаны уже не чистым ямбом, но квази-логаэдическими стихами. В «любовных» Эподах XIV и XV Гораций уже далеко отходит от лирики Архилоха. В смысле пыла и страсти Архилоху ближе лирика Катулла, спектр переживаний и сомнений которой сложнее и намного «взъерошеннее», чем у Горация. Лирика же Горация открывает иное чувство (можно сказать, более римское) — сдержанное, неповерхностное, прочувствованное одинаково «умом и сердцем» — согласованное с отточенным, бесстрастно-изящным образом его поэзии в целом.
Ближе всего к своим древним прототипам, эподам Архилоха, стоят Эподы IV, V, VI, VIII, X и XII. Язвительный сатирический тон в них «доходит до бичующего сарказма»; в то же время «пыл ненависти» в этих эподах явно более технологичен — для Горация, характерно сдержанного даже в пору «горячей ветреной юности», такой пыл здесь скорее художественный прием, инструмент.
Тем не менее, обычно сдержанный и изящно-бесстрастный даже в ранние годы, Гораций мог быть и яростен и циничен; откровенные до непристойности Эподы VIII и XII ставят немалые преграды перед переводчиками. Однако сам Гораций не испытывал в связи с ними никакого стеснения — подобные стихи были обычны в среде, для которой они предназначались. (Вообще, сохранившиеся фрагменты переписки Августа доносят до нас дух грубоватого цинизма, имевшего место среди ближайшего окружения принцепса.)
В коротких «Эподах», сильных и звучных, полных огня и юного пыла, заключено ясное видение мира, доступное настоящему гению. Мы находим здесь незаурядную палитру образов, мыслей и чувств, отлитых в чеканную форму, которая в целом для латинской поэзии была свежей и необычной. Эподам ещё недостает того кристально чистого звучания, неповторимой лаконичности и вдумчивой глубины, которой будут отличаться лучшие оды Горация. Но уже этой небольшой книгой стихов Гораций представил себя как «звезда первой величины» на литературном небосводе Рима.
Оды
От архилохова стиля эподов Гораций переходит к формам монодической лирики. Теперь его образцы — Анакреонт, Пиндар, Сапфо, в первую очередь Алкей, и Гораций видит свое право на литературное бессмертие в том, что он «первый свел эолийскую песнь на италийский лад». Первый сборник содержит стихотворения, написанные исконно греческими размерами: алкеевой строфой, сапфической, асклепиадовой и другими в различных вариациях. В сумме тринадцать строфических форм, и почти все они для латинской поэзии новые (только сапфическая строфа встречалась ранее у Катулла). В латинской трактовке греческих прототипов, обладающих «неродными» для латинского языка свойствами, Гораций обнаруживает метрическое мастерство, не превзойденное никем из последующих римских поэтов.
Оды отличаются высоким стилем, который отсутствует в эподах и от которого он отказывается в сатирах. Воспроизводя метрическое построение и общий стилистический тон эолийской лирики, Гораций во всем остальном идет по собственному пути. Как и в эподах, он использует художественный опыт разных периодов и часто перекликается с эллинистической поэзией. Древнегреческая форма служит облачением для эллинистически-римского содержания.
Отдельное место занимают т. н. «Римские оды» (III, 1—6), в которых наиболее законченно выражено отношение Горация к идеологической программе Августа. Оды связаны общей темой и единым стихотворным размером (излюбленной Горацием Алкеевой строфой). Программа «Римских од» такова: грехи отцов, совершенные ими во время гражданских войн и как проклятие тяготеющие над детьми, будут искуплены только возвращением римлян к старинной простоте нравов и древнему почитанию богов. «Римские оды» отражают состояние римского общества, вступившее в решающую стадию эллинизации, которая придала культуре Империи ясный греко-римский характер.
Любопытно, что ювелирно обработанная и «насыщенная мыслью», но сдержанная и бесстрастная лирика не встретила у современников того приема, которого ожидал автор. Её находили излишне аристократичной и недостаточно оригинальной (следует сделать вывод, что таково было мнение общей «образованной массы»).
В целом оды проводят все ту же мораль умеренности и квиетизма. В знаменитой 30 Оде третьей книги Гораций сулит себе бессмертие как поэту; ода вызвала многочисленные подражания, из которых наиболее известны подражания Державина и Пушкина).
Послания
По форме, содержанию, художественным приемам и разнообразию тем «Послания» сближаются с «Сатирами», с которых поэтическая карьера Горация начинается. Гораций сам указывает на связь посланий с сатирами, назвав их, как раньше «Сатиры», «беседами» («sermones»); в них, как до этого в сатирах, Гораций использует дактилический гекзаметр. Комментаторы всех периодов считают «Послания» значительным шагом в искусстве изображения внутренней жизни человека; сам же Гораций даже не причислял их к собственно поэзии.
Отдельное место занимает знаменитое «Послание к Пизонам» («Epistola ad Pisones»), названное позднее «Ars po?tica». Послание относится к типу «нормативных» поэтик, содержащих «догматические предписания» с позиций определенного литературного направления. В этом послании мы находим наиболее полное изложение теоретических взглядов Горация на литературу и тех принципов, которым в своей поэтической практике он следовал сам. Этим посланием Гораций включается в литературную полемику между поклонниками архаической литературы и почитателями современной поэзии (последние эпической напыщенности и примитивной форме старых поэтов противопоставляли поэзию субъективных чувств и отточенность поэтической техники). В послании звучит предостережение Августу, который намеревался возродить древний театр как искусство народных масс и использовать его в целях политической пропаганды. Гораций полагает, что принцепсу не следует угождать грубым вкусам и прихотям необразованной публики.
По сообщению античного комментатора, теоретическим источником Горация был трактат Неоптолема из Париона, которому он следует в расположении материала и в основных эстетических представлениях. (Поэзия вообще, поэтическое произведение, поэт — этот ход изложения Неоптолема сохранен у Горация.) Но Гораций не ставит целью создать какой-либо полный трактат. Свободная форма «послания» позволяет ему остановиться только на некоторых вопросах, более-менее актуальных с точки зрения литературных направлений в Риме. «Наука поэзии» представляет собой своего рода «теоретический манифест» римского классицизма времени Августа.
Юбилейный гимн
В 17 с беспрецедентной торжественностью справлялись «вековые игры», празднество «обновления века», которое должно было знаменовать конец периода гражданских войн и начало новой эры процветания Рима. Предполагалась сложная, тщательно разработанная церемония, которую, согласно официальному объявлению, «ещё никто не видел и никогда более не увидит» и в которой должны были принять участие знатнейшие люди Рима. Она завершалась гимном, подводившим итог всему празднеству. Гимн был поручен Горацию. Для поэта это явилось государственным признанием ведущего положения, которое он занял в римской литературе. Гораций принял поручение и решил этот вопрос превратив формулы культовой поэзии во славу живой природе и манифест римского патриотизма. Торжественный «Юбилейный гимн» был исполнен в храме Аполлона Палатинского хором из 27 юношей и 27 девушек 3 июня 17 до н. э.
http://www.horatius.ru/ - Сайт, посвящённый Горацию.
Памятник
Создал памятник я, бронзы литой прочней,
Царственных пирамид выше поднявшийся.
Ни снедающий дождь, ни Аквилон лихой
Не разрушит его, не сокрушит и ряд
Нескончаемых лет, время бегущее.
Нет, не весь я умру, лучшая часть меня
Избежит похорон. Буду я вновь и вновь
Восхваляем, доколь по Капитолию
Жрец верховный ведет деву безмолвную.
Назван буду везде - там, где неистовый
Авфид ропщет, где Давн, скудный водой, царем
Был у грубых селян.
Встав из ничтожества,
Первым я приобщил песню Эолии
К италийским стихам. Славой заслуженной,
Мельпомена, гордись и, благосклонная,
Ныне лаврами Дельф мне увенчай главу.
(перевод С. Шервинского)
Гимн Меркурию
Вещий внук Атланта, Меркурий! Мудро
Ты смягчил людей первобытных нравы
Тем, что дал им речь и назначил меру
Грубой их силе.
Вестник всех богов, я тебя прославлю
В песне. Ты творец криворогой лиры,
Мастер в шутку все своровать и спрятать,
Что бы не вздумал.
Ты угнал и скрыл Аполлона стадо,
И сердитый Феб, с малышом ругаясь,
Вдруг среди угроз рассмеялся: видит,
Нет и колчана.
Ты Приама вел незаметно ночью:
Выкуп ценный нес он за тело сына,
В стан врагов идя меж огней дозорных
Мимо Атридов.
В край блаженный ты беспорочных души
Вводишь; ты жезлом золотым смиряешь
Сонм бесплотный - мил и богам небесным,
Мил и подземным.
(перевод Н. Гинцбурга)
Чарльз Джалаберт. Гораций, Вергилий и Варий дома у Мецената
К Меценату
Будешь у меня вино простое
Пить из скромных чаш. Но его недаром
Я своей рукой засмолил в кувшине
В день незабвенный,
В день, когда народ пред тобой в театре
Встал, о Меценат, и над отчим Тибром
С ватиканских круч разносило эхо
Рукоплесканья.
Цекубским вином наслаждайся дома
И каленских лоз дорогою влагой,-
У меня же, друг, ни Фалерн, ни Формий
Чаш не наполнят.
(перевод А. Семенова-Тян-Шанского)
К Лидии
Как похвалишь ты, Лидия,
Розоватый ли цвет шеи у Телефа,
Руки ль белые Телефа,-
Желчью печень моя переполняется.
И тогда не владею я
Ни умом, ни лицом: слезы украдкою
По щекам моим катятся,
Выдавая огонь, сердце сжигающий.
Я сгораю, когда тебе
Буйный хмель запятнал плечи прекрасные
Или пламенный юноша
Зубом запечатлел след на губе твоей.
Не надейся любезною
Быть надолго тому, кто так неистово
Милый ротик уродует,
У Венеры самой нектар отведавший.
Те лишь много крат счастливы,
Кто связался навек прочными узами:
Им, не слушая жалобы,
Не изменит любовь раньше, чем смерть придет.
(перевод А. Семенова-Тян-Шанского)
К республике
О корабль, вот опять в море несет тебя
Бурный вал. Удержись! Якорь брось в гавани!
Неужель ты не видишь,
Что твой борт потерял уже
Весла, - бурей твоя мачта надломлена,-
Снасти жутко трещат, - скрепы все сорваны,
И едва уже днище
Может выдержать грозную
Силу волн? Паруса - в клочья растерзаны;
Нет богов на корме, в бедах прибежища;
И борта расписные
Из соснового дерева,
Что в понтийских лесах, славное, срублено,
Не помогут пловцу, как ни гордишься ты.
Берегись! Ведь ты будешь
Только ветра игралищем.
О недавний предмет помысла горького,
Пробудивший теперь чувства сыновние,
Не пускайся ты в море,
Что шумит меж Цикладами!
(перевод А. Семенова-Тян-Шанского)
Хлое
Что бежишь от меня, Хлоя, испуганно,
Словно в горной глуши лань малолетняя!
Ищет мать она: в страхе
К шуму леса прислушалась.
Шевельнет ли весна листьями взлетными,
Промелькнет ли, шурша, прозелень ящерки
В ежевике душистой,-
Дрожью робкая изойдет.
Оглянись, я не тигр и не гетульский лев,
Чтобы хищной стопой жертву выслеживать,
Полно, зову покорствуй,
Мать на мужа сменить пора.
(перевод Я. Голосовкера)
К прислужнику
Ненавистна, мальчик, мне роскошь персов,
Не хочу венков, заплетенных лыком.
Перестань искать, где еще осталась
Поздняя роза.
Нет, прошу - ни с чем не свивай прилежно
Мирт простой. Тебе он идет, прислужник,
Также мне пристал он, когда под сенью
Пью виноградной.
(перевод С. Шервинского)
Гай Светоний Транквилл. Жизнеописание Горация
1) Квинт Гораций Флакк из Венузии был сыном вольноотпущенника,
собиравшего деньги на аукционах, как сообщает сам Гораций; впрочем, многие
считают его торговцем соленою рыбою, и кто-то даже попрекал Горация в
перебранке: "сколько раз видел я, как твой отец рукавом нос утирал!". Будучи
вызван во время филиппийской войны командующим Марком Брутом, Гораций
дослужился в ней до звания трибуна; а когда его партия была побеждена, он,
добившись помилования, устроился на должность писца в казначействе. И войдя
в доверие сперва к Меценату, а вскоре - и к Августу, он стал не последним
другом обоих.
(2) Как любил его Меценат, достаточно свидетельствует такая эпиграмма:
Если пуще я собственного брюха
Не люблю тебя, друг Гораций, - пусть я
Окажусь худощавее, чем Нинний, -
а еще больше - такой последний его завет, обращенный к Августу: "О
Горации Флакке помни, как обо мне".
(3) Август также предлагал ему место своего письмоводителя, как это
видно из следующего письма его к Меценату: "До сих пор я сам мог писать
своим друзьям; но так как теперь я очень занят, а здоровье мое некрепко, то
я хочу отнять у тебя нашего Горация. Поэтому пусть он перейдет от стола
твоих параситов к нашему царскому столу, и пусть поможет нам в сочинении
писем". И даже когда Гораций отказался, он ничуть на него не рассердился и
по-прежнему навязывал ему свою дружбу. (4) Сохранились письма, из которых я
приведу в доказательство небольшие отрывки: "Располагай в моем доме всеми
правами, как если бы это был твой дом: это будет не случайно, а только
справедливо, потому что я хотел, чтобы между нами были именно такие
отношения, если бы это допустило твое здоровье". И в другом месте: "Как я о
тебе помню, можешь услышать и от нашего Септимия, ибо мне случилось при нем
высказывать мое о тебе мнение. И хотя ты, гордец, относишься к нашей дружбе
с презрением, мы со своей стороны не отплатим тебе надменностью". Кроме
того, среди прочих шуток он часто называл Горация чистоплотнейшим
распутником и милейшим человеком, и не раз осыпал его своими щедротами.
(5) Сочинения же Горация так ему нравились, и он настолько был уверен в
том, что они останутся в веках, что поручил ему не только сочинение
столетнего гимна, но и прославление победы его пасынков Тиберия и Друза над
винделиками, и для этого заставил его к трем книгам стихотворений после
долгого перерви прибавить четвертую. А прочитав некоторые его "Беседы", он
таким образе? жаловался на то, что он в них не упомянут: "Знай, что я на
тебя сердит за то, что в стольких произведениях такого рода ты не беседуешь
прежде всего со мню. Или ты боишься, что потомки, увидев твою к нам
близость, сочтут ее позором для тебя? И добился послания к себе, которое
начинается так:
Множество, Цезарь, трудов тяжелых выносишь один ты:
Рима державу оружьем хранить, добронравием красишь,
Лечишь законами ты: я принес бы народному благу
Вред, у тебя если б время я отнял беседою долгой.
(6) С виду Гораций был невысок и тучен: таким он описывается в его
собственных сатирах и в следующем письме от Августа: "Принес мне Онисий твою
книжечку, которая словно сама извиняется, что так мала; но я ее принимаю с
удовольствием. Кажется мне, что ты боишься, как бы твои книжки не оказались
больше тебя самого. Но если рост у тебя и малый, то полнота немалая. Так что
ты бы мог писать и по целому секстарию, чтобы книжечка твоя была
кругленькая, как и твое брюшко". В делах любовных, судя по рассказам, был он
неумерен, я говорят, что со своими любовницами он располагался в спальне,
разубранной зеркалами, с таким расчетом, чтобы везде, куда ни взглянуть,
отражалось бы их соитие. (7) Жил он, главным образом, в уединении, в своей
сабинской или тибуртинской деревне: дом его до сих пор показывают около
тибуртинской рощи.
В мои руки попали также и элегии под именем Горация, и послание в
прозе, где он как бы представляется Меценату; но и то и другое я считаю
неподлинным, потому что слог в элегиях груб, а в послании даже темен; а этот
недостаток меньше всего свойствен Горацию.
(8) Родился он в шестой день до декабрьских ид, в консульство Луция
Котты и Луция Торквата; умер в пятый день до декабрьских календ, в
консульство Гая Марция Цензорина и Гая Азиния Галла, в Риме, через пятьдесят
девять дней после смерти Мецената, на пятьдесят седьмом году жизни.
Наследником своим он вслух объявил Августа, так как, мучимый приступом
болезни, был не в силах подписать таблички завещания. Погребен и зарыт на
окраине Эсквилина, подле гробницы Мецената.